Развязанная Россией война в Украине спровоцировала множество дискуссий, касающихся распада государства, потенциального разделения страны на различные суверенные образования. На эту тему проводятся конференции, создаются мемы и альтернативные символы — к примеру, паспорта и флаги новых независимых республик. Такую активистскую деятельность можно обозначить общим термином «регионализм», понятым как движение, направленное на сохранение самобытности региона или повышение уровня его независимости по отношению к государству.
Нужно сказать, что у наметившегося процесса есть самые непосредственные обоснования: централизация власти, бесконечное вытягивание ресурсов из регионов, пренебрежительное, в конце концов, отношение Москвы к множественности языков и культур внутри страны. На мой взгляд, однако, главный вопрос заключается не в том, быть или не быть распаду, а в том, как именно такой распад может быть в случае чего оформлен.
Кажется, уже сейчас, думая о логиках разворачивания сепаратистских настроений в российских областях и республиках, сложно не переживать о негативных вариантах возможного будущего, в котором — в отсутствие общей идеи и объединяющей политической платформы — активисты, борющиеся за экономическую и этническую независимость, не смогут ничего противопоставить возгонке ненависти на национальной почве и военным конфликтам вокруг потенциально спорных территорий. Кроме того, проблемным представляется и централизация экономических связей: не очень понятно, как потенциальные независимые республики будут организовывать самообеспечение в хоть сколько-нибудь среднесрочной перспективе.
Представляется, что для того чтобы понять, что такое современный российский регионализм в его отношениях с имперскостью, нужно поговорить о национализме и его противоположности — интернационализме, понятии, сейчас более или менее благополучно отправленном на свалку истории.
Пролетарский интернационализм был связан с представлением о том, что классовые противоречия важнее каких бы то ни было других, включая национальные. Советский проект, совмещающий в себе идеологическую ставку на интернационализм с несправедливой политикой в отношении различных этнических групп, закончился. После этого либеральные демократии продолжили действовать в рамках своих экономических интересов, не особенно считаясь с интересами сообществ, живущих на периферии глобального капитализма. И национализм, как кажется, получил второе дыхание. В качестве ближайшего примера можно рассмотреть ситуацию в постсоветском Азербайджане, где, начиная со школы, государственная пропаганда подогревает националистическую (и антиармянскую) риторику, чтобы в свою очередь удерживать реваншистские настроения вокруг нагорно-карабахского конфликта и, в конечном счете, легитимизировать пожизненное правление президента Алиева.
После распада СССР универсалистская коммунистическая идея, на мой взгляд, столкнулась со сложной запутанностью современной реальности, в которой международные регулирующие механизмы с их правами на суверенитет и самоопределение народов буксуют перед тлеющими кровавыми конфликтами на границах бывших империй.
Национализм, безусловно, бывает разным — порой он действительно служит топливом для того, чтобы противостоять тому или иному варианту империализма (как это происходит сейчас, например, в Армении — большая часть интеллигенции здесь националистическая, но этот национализм направлен против агрессии пантюркизма с одной стороны и влияния Россия — с другой). Однако в авторитарных режимах национализм зачастую превращается в опасный патриотизм, если к нему добавить толику пропагандистской ненависти. Самое страшное в этом то, что территориальные конфликты могут разыгрываться десятилетиями, от тления этих конфликтов будут получать выгоду множество «игроков» в дорогих костюмах, а умирать продолжат простые люди.
Возможно, «нестабильность» национализма, его способность оборачиваться ультраконсервативной стороной — следствие того, что само это понятие говорит о локальности и пестовании различий. В рамках националистической идеологии, казалось бы, невозможны глобальные идеологические проекты, направленные на объединение разных людей.
Однако это не совсем так. Постколониальные теории и практики могут выступать в качестве альтернативы неолиберальному капиталистическому глобализму. Например, Сапатистская армия национального освобождения (САНО) совмещает в себе чувствительность к этничности и колониальному прошлому с левой идеей, что в числе прочего позволило сапатистам наладить международную сеть солидарности вокруг своей деятельности. То же самое можно сказать и об РПК (Рабочая партия Курдистана), совместившей логику национального освобождения курдов с установками либертарного коммунизма в духе Мюрея Букчина.
За счет чего возможен этот парадокс — соединение идеи национального освобождения народа с демократическими ценностями и стремлением к экономической справедливости? В следующей части статьи мы подробнее разберем устройство движений, предлагающих такого рода гибриды, а также вернемся к ситуации в современной России.
мнение автора может не совпадать с мнением редакции