Журналист Lava Media побывал в Стамбуле на протестный Первомай и делится своими впечатлениями.
Уже пора вызывать такси в аэропорт, но я, по совету друзей, сижу в своей комнате и отдираю с ноутбука наклейку с символикой Рожавы. На изображении курдская женщина держит винтовку, надпись по-русски гласит: «Долой турецкий милитаризм, национализм и патриархат». Наклейка прилипчивая и отдирается с трудом. Всё это ощущается как микро-предательство, но задерживаться в аэропорту на непонятное время не хочется.
Стамбул поражает — хотя сталкиваешься примерно с тем, чего и ожидал. Столица империи, огромный город. Туризм, Айя-София, коты. Кажется, за три года, проведенных на Южном Кавказе, я совсем отвык от ритма мегаполиса.
От аэропорта к городу ведет ветка метро. Первое, за что цепляется взгляд — флажки с изображением Ататюрка, развешанные в каждом вагоне. Позже спрошу у подруги, с чем связано такое украшение подземных поездов, и она скажет, что «конкретно эти флажки ко Дню детей, который Ататюрк учредил, но вообще его лицо — везде, просто так, без поводов». Во время моих прогулок по городу лицо Ататюрка мелькало не то чтобы очень часто, но запомнились турецкие флаги, развешанные повсюду в огромном количестве, один больше другого.
Стамбул, как и другие столицы империй, современен. Множество теоретиков уже написали о больших городах как «фабрике по производству тел» (Джудит Батлер, Bodies That Matter), о том, как формируется терпимость к инаковости, пока она удобна (Сара Ахмед, The Promise of Happiness), и о «ловушках лояльности» (Альберт Хиршман, Exit, Voice, and Loyalty), в которые может попасть этот «инаковый», выбрав относительную и, как я увижу позже, хорошо контролируемую свободу столицы.
Дело в том, что помимо большого количества молодых и модных людей, а также мест, где они могут хорошо провести время, в городе очень сильно чувствуется присутствие полиции. В первый же день я замечаю фирменные турецкие автозаки — они немного отличаются от российских, есть побольше и поменьше, но их функционал мне сразу понятен. На турецкую спецтехнику обращаю внимание не только я: вот и философиня Оксана Тимофеева в своем эссе о Стамбуле пишет: «Гуляя по городу с коллегами, обратила тогда внимание на то, какие машины использует тамошняя полиция для разгона мирных демонстраций. Как будто из фильмов про тоталитарное будущее — те самые огромные, страшные, серые бронированные автозаки-пулеметы, о которых нашим защитникам режима еще мечтать и мечтать».
Очередные массовые протесты против власти вспыхнули здесь совсем недавно — 19 марта, после того, как правоохранители арестовали оппозиционного мэра Стамбула Экрема Имамоглу. Но к моменту моего приезда уличная активность уже практически сошла на нет, оставшись в памяти разве что карнавальным забегом человека в костюме Пикачу, вместе с другими протестующими спасавшегося от полицейских. Тем не менее 1 мая в Стамбуле — день, как мне сказали, традиционно протестный (притом, в отличие от России, избавленный от не самых приятных идеологических коннотаций, доставшихся нам в наследство от советской власти), поэтому я ожидал увидеть демонстрации.
Однако этому не суждено было случиться. В Бейоглу, том районе, где я остановился, митинг планировался на площади рядом с портом, но полиция оцепила площадь и очень быстро стала задерживать тех, кто попытался к ней пробиться. Я выбираюсь из дома чуть позже, и мне оставалось только бесконечно плутать в лабиринте узких улиц в попытке наткнуться на ту, которую не перегородили полицейские. Полицейские, не считая местных эшников с барсетками, — в основном тоже молодые, среди них много женщин. Они часто и подчеркнуто вежливо (вот еще одна радость большого туристического города) спрашивают, куда я иду. Знакомые пишут, что митинг всё еще идет в Кадыкёе, так что я пытаюсь побыстрее пройти к площади, чтобы оттуда добраться до этого района на пароме или метро. Оказывается, впрочем, что мэрия Стамбула четко сработала и здесь: паром до Кадыкёя сегодня не ходит, а станция метро закрыта. Я ловлю флешбеки времен довоенной России и, добираясь до района с несколькими пересадками, естественно, опаздываю на митинг. Хотя по дороге то там, то тут натыкаюсь на небольшие группки молодежи с красно-черными флагами.
О том, почему массовые протесты в последние годы не приводят к каким бы то ни было значимым результатам, я пытался на примере Тбилиси размышлять в одном из предыдущих текстов. Стамбул в этом смысле отличается не слишком сильно — разве что полицейских, способных дать организованный отпор не особенно организованным демонстрантам, на порядок больше.
Про еще одну особенность местной политической ситуации рассказывает парень моей подруги, курд. Он объясняет, что Эрдоган очень умело действует, используя всегдашний имперский принцип «разделяй и властвуй». Если конкретно, то Эрдоган пользуется тем, что оппозиция, недовольная авторитарной узурпацией власти, тем не менее, остается националистической. Подруга вспоминает, что они с парнем даже немного поссорились во время предыдущих президентских выборов, когда расклад сил был неочевиден, и дело дошло до второго тура. Она, наученная российским горьким опытом, говорила, что, может быть, это последние выборы для его поколения, на которых можно что-то изменить. Ему же было сложно голосовать за человека националистических взглядов. (Отметим в скобках, что тогда прокурдские политические партии ко второму туру всё же заявили о поддержке кандидата от оппозиции Кемаля Кылычдароглу, несмотря на недовольство рядом пунктов его соглашения с националистами из партии Zafer.)
Политические процессы и практики контроля в Стамбуле, некогда Константинополе, — древние, как сам город. Но столь же древней ощущается здесь и другая, будто бы совершенно неустранимая жизнь — та, что не укладывается в разнарядки власти, бурлит и то и дело выходит за предписанные рамки. Может быть, примерно это имел в виду писатель Томас Пинчон (которому в день написания колонки, 8 мая, исполнилось 88 лет), когда в романе «Выкрикивается лот 49» придумал образ альтернативной почтовой службы Tristero. По слухам, Tristerо, о которой уже очень давно доподлинно никто не слышал, тайно конкурирует с компанией-монополистом за возможность выстраивать связь. Говорят также, что почтовые ящики компании маскируются под мусорные баки с маркировкой W.A.S.T.E. — аббревиатура, которую иные энтузиасты склонны расшифровывать как We Await Silent Tristero’s Empire (мы тихо ждем империю Тристеро).
Возможно, это звучит чересчур туманно, но я специально решил прибегнуть к столь туманной метафоре. По Пинчону, истоки Tristero восходят к конфликту с официальной почтовой системой Европы в XVII веке. Согласно «историческим» источникам, компания была создана как тайная альтернатива государственному почтовому монополисту Thurn und Taxis, могущественной европейской династии, контролировавшей почтовые перевозки. Всё это (и другие подробности) читатель узнает урывками, через призму, возможно, не самого адекватного сознания главной героини. Как история Tristero может оказаться фантазматической выдумкой, так и те знаки сопротивления, увиденные мной поверх механизмов контроля, могут оказаться лишь красивой мечтой.
В общем-то, нечто похожее и произошло в России с представителями интеллигенции и контркультуры. Как выразился кто-то в интернете, нас «медленно сварили», наплевав на все умные книжки, которые мы прочли, болтая ножками в государственных университетах. Теперь гораздо яснее видно, что в свободе, о которой мы порой говорили, было больше всего безответности, а умные книжки зачастую скрывали наши слабости и неумение жить.
И тем не менее мы составляем сообщество, даже будучи рассеянными по свету или уйдя в подполье. Мир меняется, и те способы сопротивления, которые раньше казались адекватными, теперь нерелевантны не только в России, но и во многих других местах планеты. Митинги, публичные посты, правозащита и открытая журналистика оказываются проблематичны, поскольку по всему миру демократия терпит поражение, и даже Европа (снова) расколота. Но противостояние не заканчивается, переходя на уровень частной жизни, повседневности, где всё еще можно оставаться человеком, организовываться в дружеские коллективы, помогать детям мигрантов, бороться с выбросами мазута на побережье и ждать часа.
В этом смысле большие города не только представляют собой витрину достижений и чудес империи, но и неизбежно оказываются сценой политического противостояния, даже если силовой аппарат умело стер все публичные следы оного.
