Культурный обозреватель Lava Media сходил на долгожданный новый спектакль самого экспериментального театра Армении и с трудом подобрал слова, чтобы передать этот опыт.
Театр arten/արդեն пережил сложные для себя времена (включая редукцию коллектива и восьмимесячное затворничество в Джрвеже). Но ребята нашли силы переродиться уже во второй раз, подыскав новое потрясающее здание на Лусинянца 2, сразу за каменным боком гигантского завода «Арарат». Заблудиться и не найти это место практически невозможно — огромный дворец, бывший советский ДК, который теперь театралы переделывают и обставляют по своему вкусу.
Новое место — новая энергетика. Изрядно встряхнул коллектив и недавно влившийся в него амбициозный московский режиссер Александр Плотников [на его прошлый моноспектакль «Альфа Центавра» у нас была исключительно комплиментарная рецензия — прим.ред.]. Плотников принес с собой новые методы, темы и оригинальный взгляд на то, каким должен быть театр сегодня.
Но тот прыжок через бездну, который совершил театр arten/արդեն с новым спектаклем «Книга Скорби» по мотивам бессмертного творения Григора Нарекаци, трудно объяснить каким-то комплексом причин и обстоятельств. Это уже произведение искусства совсем другого уровня, которое подобает играть на европейских сценах, рядом с каким-нибудь Кастеллуччи.
Очень сложно описать, что именно происходило в эти полтора часа, но я все же попробую. Темный зал. Сцена в центре, просто черный квадрат пола, зрители сидят вокруг. Проектор.
На экране — кадры, снятые Плотниковым в экспедиции, устроенной специально для этого спектакля — в городе Ван на озере Ван. Город и озеро были армянскими — а теперь они турецкие, узкие улочки загромождены хламом на продажу, вывески на угрожающем языке приглашают поесть и подстричься. Из репродуктора минарета сладко поет мулла. У этого города, на этом озере тысячу лет назад на холме стоял монастырь Нарекаванк, где жил, скорбел и писал святой Григор Нарекаци (951—1003), единственный из тридцати шести «Учителей церкви», никогда не входивший в контакт с католичеством.
В период с 19 апреля по 16 мая 1915 года в Ване и его окрестностях турки убили пятьдесят пять тысяч армян — практически все мирное население региона. Нарекаванка больше нет, турки разрушили его в 1915-м и построили там мечеть. На месте могилы святого Нарекаци, говорят, турки построили хлев. У геноцида есть конкретные исполнители, командиры и конкретные имена. Турция и Азербайджан в 2025 году продолжают отрицать, что эти события в принципе имели место.
Куда же делись все армяне из города Ван и его окрестностей, куда делись монахи из монастыря Нарекаванк, что стало с прихожанами, слушавшими слова Нарекаци и читавшими его слова на страницах с армянскими буквами?
Что вообще осталось теперь? Осталась, конечно, написанная в «святилище над озером» книга, шедевр армяноязычной религиозной мысли — «Книга скорбопений» (Մատյան Ողբերգության), на английский гугл переводит как The Chronicle of Tragedy, «хроника трагедии».
И жизнь-как-трагедия и вполне конкретная трагедия города Ван, Мец Ехерн (Մեծ Եղեռն), Великое Злодеяние.
Остались камни и ветки вокруг озера Ван, на котором когда-то стоял монастырь. Осталась вода этого озера, которая вечно изменяется, но все-таки помнит.
Осталась земля.
Слова на проекторе, белые буквы на черном фоне:
опавшие листья
шепчут слова молитвы
вода озера Ван
пытается что-то сказать
камень хранит молчание
свою историю не рассказывает
земля ванских окрестностей
вспоминает о пролитой крови
кривые ветки
думают о своей бездомности
прибрежные камни
молятся вместе с Нарекаци
В черном квадрате сцены — шестнадцать белых квадратов. На них актеры по очереди помещают объекты, собранные на берегах озера Ван — камни, ветки и листья, пригоршни земли. На них помещают чаши с водой из озера Ван. Над ними актеры озвучивают слова Нарекаци, как бы пробуя их на вкус, на слух, на смысл. Фоном звучит гипнотическая, вводящая в транс звуковая петля их голосов «дзайн…дзайн… дзайн» (ձայն) — слово и звук, неразрывные на армянском. Слово и звук.
звук скорбных стенаний моего сердца я обращаю к Тебе тайновидец
я сжигаю сочные плоды своего потрясенного разума на пламени отчаяния пожирающего мою душу
рассей постыдную грусть мою, сними с меня непереносимую тяжесть
я покинул наследие свое и позабыл свой дом
имя мое стерто из книги жизни
все части моего существа словно враги вышли на войну друг с другом
Медленно, как во сне, по очереди — друг с другом, но как будто для всех и ни для кого — актеры начинают говорить, комментируя слова Нарекаци, рассуждая, что они значат, споря и соглашаясь с ними, проникая за них, глядя в них, глядя в себя.
Включается звуковая магия (ничего подобного в современном театре вы еще не видели): эти слова записываются (кажется, через Ableton Live), трансформируются, воспроизводятся снова петлями, и актеры говорят уже с самими собой из совсем недавнего прошлого — десяти-двадцатиминутной давности, и неясно порой, это запись или живой голос, но какая, по сути, разница, если слово звучит, если слово — звук, и оно отзывается.
arten/արդեն идет дальше: и актеры уже говорят не об абстрактном, а о предельно конкретном — о геноциде, что происходит прямо сейчас, о новостях, что появляются прямо сейчас, они вплетают в пульсирующую ткань слов-звуков собственные очень личные истории — о своих детях, о своем опыте, о своей скорби. Над черным квадратом висит, движется звуковое облако — хор, переплетение скорби, сильное, последовательное высказывание.
Интересно, что, по словам создателей спектакля, с которыми мы поговорили после, со звуком из-за технических ограничений удалось реализовать процентов десять того, что планировалось. Что же в таком случае будет представлять собой идеально выверенное действо? Приходите 4 июня на следующий показ, послушаем вместе.
Что происходит дальше? Дальше arten/արդեն заставляет говорить-звучать немые объекты, свидетели истории с озера Ван. Их шестнадцать. Каждый из шестнадцати пропускают через микрофон — трясут, стучат, плещут, льют, шуршат — звуки преображаются, обретают эхо, ложатся слоями в поток, разливающийся в зал, и это уже похоже на концерт очень странной музыки, на подобие Aube.
ибо я истинное подобие всей земли
и грехи всех людей множатся во мне несметным роем
ибо всё зло можно стереть с земной длани легчайшим звуком скорбящего сердца
но я самый ничтожный из людей
ещё не умею скорбеть
и мне предстоит заново начинать молитву.
Финальный монолог удивительный и совершенно неожиданный — не буду раскрывать. Тем более, как я понял, монолог будет меняться каждый спектакль, и каждый раз это будет уникальное переживание.
В финале робкие аплодисменты, секунд через 30 после появления надписи «спасибо» на экране. Они резко обрываются в почти ощущаемую на коже гранулярную тишину и тьму. Зрители медленно начинают расходиться во тьме. Все глубоко задумавшиеся или как минимум оглушенные. Кто-то пытается защищаться смехом и комментарием. Но зачем защищаться от скорби, почему не войти с ней в резонанс? Ее хватает у каждого, особенно в это время.
Текст: Артем Федоров